Майский день в Берлине 45-го

[Бучнев Олег]

Иногда, закрывая глаза и, сосредоточившись, пытаюсь представить себе, что чувствовали советские солдаты и офицеры, расстреливая из всех имеющихся в наличии стволов затянутое дымами берлинское небо. В день, когда для них формально кончилась война. Когда объявили, что ВСЁ! ПОБЕДА!!! А впрочем, не только берлинское. Кого где застала великая весть, такая долгожданная и такая всё равно неожиданная, там и дырявили небосвод.
…Я стою на ступеньках рейхстага, а в правой моей руке бьётся, как живой, грохочет видавший виды, направленный в зенит ППШ. Только его почти не слышно. Что творится вокруг! Вон какой-то пожилой вислоусый старлей с ошеломлённо-неверящим лицом пускает в небо из сигнального пистолета одну ракету за другой. И по лицу его катятся слёзы. Девчонка, совсем молоденькая, с санитарной сумкой через плечо ожесточённо царапает что-то обломком кирпича на выщербленной осколками и пулями серой колонне. Царапает и… тоже плачет. Царапает и плачет… Метрах в сорока от ступеней бойцы раз за разом подбрасывают в воздух капитана, а тот что-то кричит и придерживает рукой фуражку с таким видом, будто самое главное сейчас — не уронить её… Солидный грузноватый старшина с тремя нашивками за ранение и орденами Славы двух степеней основательно и серьёзно шьёт немецкий воздух из пулемёта Дегтярёва. Как будто доделывает некую тяжёлую долгую работу. А потом можно будет присесть, вытащить кисет, свернуть усталыми, чуть трясущимиси пальцами «козью ножку» и затянуться едким махорочным дымом. Ну… для кого-то едким, но не для этого старшины.
Свист, крики «ура!», перекатывающиеся почти как на параде, только не так стройно и отрепетированно. Уже в нескольких местах наяривают на гармошках, там пустились в пляс. Наверное, это те в основном, у кого уже палить нечем: боезапас весь вышел! Какой-то танкист в сдвинутом на затылок чёрном ребристом шлеме оседлал ствол своей закопчёной тридцатьчетвёрки и, раскинув руки, будто желая обнять всех разом, самозабвенно орёт: «Поеда-а-а-а!!!». Кто-то со смехом тянет его за ногу… А вон в тесном кружке богов войны пустили по кругу фляги в выцветших брезентовых чехлах…
Скачет по усыпанной обломками и разным — послевоенным! — хламом площади пыльный «виллис». Встал. Из него — колобком — невысокий, коренастый майор. На груди два фотоаппарата болтаются. Вскинул один из них, залез на груду развалин и давай щёлкать. Во все стороны! Наверное, из «Красной звезды».
— Товарищ майо-ор! А нас… нас сфотографируйте! — подбежали две девушки-регулировщицы. Сияющие, счастливые от победы, от весны, от того, что живы и не покалечены. Майор щёлкает, ему не жалко. Он вполне осознаёт, какая цена будет этим снимкам. Всем до единого! Вот достаёт их нагрудного кармана гимнастёрки потрёпанный, с загнутыми углами блокнот и огрызок химического карандаша, мусолит его и спросив что-то у регулировщиц, быстро записывает. Попали девчонки в Историю!
Замолк мой ППШ. Привычно меняю диск на новый. Но стрелять больше не стану. Я ведь одной ногой здесь, а другой — ровно через 65 лет. Мне многое известно. Может, даже больше, чем тем, кто сейчас ликует на ступенях и в окрестностях поверженного рейхстага. Один фронтовик рассказывал мне, как их отдельная бригада связи, получив известие о победе, принялась палить в воздух с таким воодушевлением, что через некоторое время в боевом орденоносном соединении не осталось ни одного патрона. А вокруг шастали недобитые группы гитлеровцев и власовцев. И если бы они прознали, что часть абсолютно беззащитна — страшно подумать, что могло бы случиться…
Вешаю автомат на плечо, стволом вниз. Площадь продолжает греметь стрельбой. Радоваться и скорбить, обниматься и пить водку, как воду. Как гордо, радостно и горько одновременно. Сколько здесь сейчас тех, кто прошёл дорогами войны с июня 41-го? Вряд ли их много. А сколько здесь сейчас тех, кому некуда возвращаться. Их семьи погибли. Этих неизмеримо больше. Но ведь есть же и счастливчики! Есть! Это те, у кого родные успели эвакуироваться на Урал, в Сибирь, в Среднюю Азию. Но их ведь ещё найти надо. И будут искать! Кто-то найдёт, и жизнь пойдёт своим чередом. Нелёгкая послевоенная жизнь. Но они выдюжат, потому что живы и вместе. А кто-то будет искать все отведённые ему судьбой годы и так и не встретит своих самых дорогих людей. Кого здесь больше?! Нет ответа.
Рядом со мной продирается сквозь стоящих на ступенях бойцов и командиров сосредоточенный капитан, а, может, старлей. Не разобрать точно: поверх погонов — лямки вещьмешка. На обветренных впалых щеках желваки играют. На груди — два ордена, две медали. Наверх пробирается, к колоннам. Тоже, наверное, напишет. По-солдатски, от души, по праву победителя! Вот потащил из-за спины свой выбеленный солнцем и вымытый дождями и метелями сидор. Развязал привычно горловину его и вытянул… пограничную зелёную фуражку! Подвыцветшую, но узнаваемую. Снял пехотную пилотку, надел фуражку. Постоял немного, склонив голову. Отдал коротко и значимо честь, метнув руку к козырьку. Потом невесть откуда взявшимся в руке ножом-финкой начал царапать что-то на колонне… Этот, похоже, как раз и шёл к победе с 41-го. И сейчас представляет здесь свою полёгшую на границе заставу. А, может, и весь отряд. Один.
В горле ком. Шершавый и тугой. Ни сглотнуть, ни вдохнуть. Поднимаю лицо к небу и вижу полощущееся над разбитым и покорёженным куполом рейхстага красное знамя. Не парадное, пробитое осколками… Вот она — Победа! Счастье горькое, как пропахший порохом и дымом воздух Берлина.
А где-то в глубоком тылу сейчас задыхается от ненависти и отчаяния какой-нибудь молоденький курсант военного училища, не успевший на войну. Не успевший отомстить за своих погибших отца и старшего брата. А таких… Сколько было таких?! Нет ответа.
Я вернулся. Виртуальный такой победитель. Не документальны мои представления о дне, когда закончилась война. Но, мне кажется, что-то угадал, что-то смог представить близко к истине. А мог бы знать! Если бы спросил у своих дедов. Но когда дорос до того времени, когда стали по-настоящему интересовать подобные вопросы, оба они уже ушли.
Беру фронтовую фотографию деда Александра Васильевича. Вот он, второй слева. Авиатехник. Латал, ремонтировал самолёты, обеспечивая боевые вылеты, тушил зажигательные бомбы, закапывал воронки от авиабомб, чтобы могли подниматься в небо Яки, Миги, Лагги с красными звёздами на крыльях. Руки его я помню хорошо. Они были в мелких шрамах и ожогах. Закончил Александр Васильевич войну в должности техника эскадрильи. Старшим лейтенантом. Был награждён орденами Красного Знамени и Красной Звезды. Что ты мог бы рассказать мне, дед? Нет ответа.
В цивилизованных европах удивляются, отчего мы так «носимся» с этой войной? Через столько лет пора бы уже и понемногу начать спускать на тормозах дела давно минувших дней. А вы нас не торопИте! Что бы нынче ни говорили иные ваши (и, увы, наши) «историки», мы знаем свою правду. И будем знать! Вопреки тому, что пишут в некоторых учебниках.
Да, мы вполне отдаём себе отчёт. Уйдут несколько поколений, и День Победы превратится просто в ещё одну дату в историческом календаре. Но, уверен, для нас она навсегда останется особой.
Говорю это майским днём 1945 года в Берлине и… сегодня, 65 лет спустя, в Санкт-Петербурге, который был Ленинградом и которому есть, что оставить потомкам.

[Поэт]

[Чикуров Александр Юрьевич]

Очень трогательные размышления, победителя!

[Darg]

Хорошая зарисовка.
Если есть планы дать это в качестве пролога или эпилога к роману, то следует подчистить мелкие огрехи.
И желательно указать, какие именно награды у того погранца.

[Владимир Евгеньевич]

Спасибо, отлично .
Низкий поклон нашим предкам...